5/18 июля Церковь чтит Игумена земли Русской – преподобного Сергия Радонежского, вспоминая преставление одного из самых почитаемых русских святых – преподобного Сергия, игумена Радонежского. Об уроках, которые своей жизнью и верой подает нам, живущим в XXI веке, преподобный Сергий Радонежский, рассказывает протоиерей Андрей Ткачев.
Дорогие христолюбцы и боголюбцы! Мы сегодня попытаемся сказать похвалу, сплести словесный венок одному из самых великих людей нашей земли, на котором держится до сегодняшнего дня Русь и Русская Церковь, – богоносному отцу нашему во Христе Сергию Великому – преподобному Сергию Радонежскому.
А начнем мы с того, что вспомним: монашество родилось на Востоке, где можно спать на земле, потому что земля теплая: нагретые солнцем за день камни могут отдавать тепло спящему на них человеку, надо только сверху укрыться, не столько даже от холода, сколько от комаров или других насекомых. Если есть источник воды, то всё остальное потребное для жизни можно добыть легко, потому что всё кругом цветет и растет и везде можно найти свисающий плод – трудиться не надо, но если хочешь, можешь и трудиться, и тогда получишь больше – намного больше, чем в наших суровых, неприветливых широтах.
А монашество Руси, ее юродство, ее иночество – это совершенно другая история. Тут холодно, и надо валенки на зиму, дровишки… На земле не поспишь: уже начиная с Покрова, снежок выпадает. До мая месяца холодно, а «наше северное лето – карикатура южных зим». Мы в холодных странах живем. И монашество у нас – трудническое. Оно вынуждено работать: колоть дрова, строить дома, хитро придумывать печное отопление, чтобы малыми поленьями отопить не одну, а две-три и более келий, возводить теплые зимние храмы. У нас очень трудная жизнь. Трудная и скудная. В этой трудной, скудной жизни человек, с одной стороны, закаляется, а с другой – очень много энергии тратит на чистое выживание.
И тем более удивительно, что молодой человек, именем Варфоломей, из ростовских князей, обнищавших, небогатых, возымел желание уйти в дебри, в непролазную чащу. И там, среди страхований, в одиночестве, в голоде и холоде, среди всей этой неприютности лесного бытия, водрузить крест, поставить келью и молиться Богу.
И еще более интересно, что Сергий выбрал имя для храма, который построил, Святой Живоначальной Троицы.
Догмат Троицы – это крест для ума. Гораздо легче веровать в Единого Бога так, как верят мусульмане и иудеи: абсолютная монада, один, великий, наделенный всеми атрибутами – Вечный, Сильный, Мудрый, Прекрасный, Всезнающий, Милующий, Терпящий, Слышащий, Видящий и т.д. – это всё богословие о Едином. Богословие ислама и иудаизма. А нам Господь открыл другое. Он повесил нам на шею крест троического богословия. Оказывается, у Бога есть Слово. Слово с Ним всегда, и Слово – это Бог. Оно искони у Бога. «Без Него ничтоже бысть, еже бысть» (Ин. 1: 3). Потом Слово пришло в мир и стало Человеком. Зовут Его Иисус Христос, и Оно, это Слово Божие во плоти человеческой, пострадало за грехи наши и воскресло из мертвых, потом, восшед на небеса, дало обетование: «Не оставлю вас сирыми, приду к вам, но прежде пошлю иного Утешителя вам» (ср.: Ин. 14: 16–18). Еще и третий пришел в мир – Утешитель, Дух Истины, иже от Отца исходит. Это ж как нужно завернуть человеку голову, чтобы он понял это всё человеческими мозгами!
Без Духа Святого, без наития благодати невозможно Троицу исповедовать. А Русь в XIV веке – это чрезвычайно малообразованная земля. В это время в Европе уже возникают первые университеты, уже есть Сорбонна, например, во Франции. Есть училища для молодежи, для детей клириков, которые впоследствии вырастут в Кембридж, Оксфорд, Итон… Это цветники сначала христианской, а потом просто науки. А у нас нет ничего. Мы очень простые.
Эта скудная природа,
Эти бедные селения –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа.
(Ф. Тютчев)
Ничего примечательного. И вдруг – Сергий. И вдруг он озарен желанием служить Отцу и Сыну и Святому Духу. Не просто Христа созерцать, не просто Духу Святому поклоняться, не просто Отцу молиться, а созерцать Троицу – Отца и Сына и Святого Духа. Это великое умозрение было дано великому сердцу.
XIV век в Византии, у наших родителей по вере (потому что мы – дети Византии, мы приняли от нее христианство), – это время упадка и уныния. Византийцы готовятся умирать. Скоро им придется умирать на самом деле, потому что XV век – это уже конец: турецкие орды займут Константинополь, и муэдзин станет петь азан в храме Святой Софии. Византия умирает, она чувствует конец свой. И она распространяет это ощущение своего конца на всю вселенную: византийцам кажется, что раз им конец, то и всем конец. Так оно и было, потому что Византия – это корень христианской цивилизации. Но в это время появляется некий Сергий в каком-то Радонеже, в каких-то лесах, который молится, который привлекает Бога к себе, к которому ученики сходятся. Люди не верят. Говорят: «Где? На Руси? Когда? Сейчас? В конце времен? Перед Страшным судом? Святые? На Руси? Не может быть!» XIV век для Византии – это конец света, это время перед Страшным судом. Она не верит, что может появиться какой-то святой где-то на Руси, какой-то Сергий. «Перестаньте, что вы мне рассказываете!..» – говорят византийцы.
У нас начало, у них конец. Они устали жить, а мы еще жить не начали. Поэтому преподобный Сергий – это великий, мужественный человек, выросший как будто ниоткуда. Он, как эти чахлые березки в средней полосе России, глядя на которые хочется плакать. Это не ливанский кедр, это не пальма, это даже не яблоня, а что-то кривоватое, но красивое до жути.
Преподобный Сергий вырастает из нашей бедной земли, созерцает Троицу и являет древнюю святость уставшему миру, который уже перестает верить в святость.
Сергий держит нас до сих пор на своих плечах – хотя бы потому, что в стенах Лавры были организованы семинария и академия, в которых преподавали и учились такие великие отцы, как святитель Платон (Левшин), митрополит Московский, как Филарет (Дроздов), митрополит Московский, и многие другие, прославившие эту обитель и от нее напитавшиеся святостью.
К нашему времени Троице-Сергиева Лавра дала, думаю, треть, не меньше, архиереев, которые сегодня занимают кафедры по всей Руси. А может быть, и половину. А может быть, и больше половины. Сонм владык, которые занимают кафедры от Якутска и Владивостока до Калининграда, от Архангельска или Мурманска до Сочи и Краснодара. Всё это пространство Святой Руси имеет епископов, которые вырастали под покровом преподобного Сергия, ходили к нему на мощи молиться на братский молебен. Которые из года в год праздновали праздники Преподобного: обретение его мощей и его преставление. Которые напитаны молитвой к нему и относятся к Лавре как к альма матер.
Преподобный Сергий до сегодняшнего дня миссионерствует по всему простору земли. То же делал он, и когда жил на земле. Он собирал к себе учеников своих – Стефана, Михея, Савву Сторожевского, Стефана Махрищского и многих других. Они были его собеседниками. Он посылал их с миссией: иди туда, а ты иди туда. И они уходили из этой обители и вкапывали крест на место, куда пришли. Копали землянку или строили келью, пристраивали небольшой деревянный сруб с крестиком сверху – маленькую часовенку, храмчик – и начинали молиться Богу там. К ним приходили люди послушать, посмотреть на них. Они с этими людьми разговаривали. Так они осваивали новые языческие территории. Крещение Руси Владимиром не было одноактным: шлеп – и все христиане. Нет. Русь столетиями еще продолжала креститься. Нужно было крестить вотяков, пермяков, вогулов, вятичей, кривичей… Нужно было всех их привести ко Христу. А как их приведешь? Любовью. А иначе как? Кулаком, что ли? Нет, они не послушают. Как Тютчев писал:
«Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью –
А там увидим, что прочней.
Про единство железом или кровью Бисмарк говорил. А русские люди колонизировали и освоили огромные территории монашескими трудами, любовью к людям. Просто молились, и этим других к себе привлекали. Русские люди не приходили, как приходили ливонцы к чухне – нынешним эстонцам или латвийцам – с мечом: ливонцы брали чухну за волосы и крестили во имя Отца и Сына и Святого Духа, говоря: «Попробуй только не верь! Завтра приду и, если найду тебя неверующим, башку тебе сниму». Вот так крестили немцы балтийские народы. Немцы иначе крестить не умели. Они крестили всех, держа в одной руке меч, а в другой Евангелие. А мы иначе крестили. Мы засеяли огромную территорию церквями, привлекли к себе людей любовью. И те, кто это сделал, были учениками преподобного Сергия.
Очень важно, что они назывались собеседниками Преподобного. Не сомолитвенниками, не служителями, не послушниками и не учениками, а собеседниками. Они приходили к Сергию и беседовали с ним. На Руси до сегодняшнего дня не умеют беседовать. Культура беседы – это одна из самых великих культур мира. Это культура, рождающая философские диалоги, диалоги Платона, когда я тебя спрашиваю: «Скажи мне, драгоценный: в чем разница между трусостью и малодушием?» или: «Что общего между храбростью и мужеством или это одно и то же?» А ты говоришь: «Я думаю об этом так, дорогой мой». Ты начнешь рассуждать, слушать мои слова, потом еще мысль придет, и так мы плетем длинный диалог. Люди на Руси диалога никогда не вели – не умели, у нас нет культуры разговора. Мы перебиваем, мы нахрапом берем свое, горлом заставляем послушать себя, берем за горло того, кто с нами не согласен… И мы так, к сожалению, живем.
У преподобного Сергия были собеседники. Они приходили к нему и разговаривали с ним. А разговор, друзья мои, это способ трансляции благодати. Это способ передачи опыта, это некий канал, по которому течет, как вода, благодать Духа Святого. Сергий умел разговаривать. Он умел и слушать. К нему приходили люди, он спрашивал: «Ну как там у тебя?» Потом они говорили о молитве, о смирении, о покаянии, о вечной жизни, о помощи Божией Матери, о молитве святых, о посте, о чем-то еще… Такой разговор на всю жизнь запоминаешь. Потом уходишь, как заряженная батарейка, и тебе его хватает на 10–20 лет жизни. И ты трудишься, работаешь – там, на своем месте. Ученики приходили к Сергию и собеседовали с ним. Так что Сергий – уникальный человек.
Мы святых представляем так: только ты к святому на порог – он тебе сразу: «Здравствуй, милый человек, здравствуй, Павел Иванович!» Так пришел Варсонофий, будущий Оптинский святой, к Амвросию Оптинскому. «Мы тебя, Павел Иванович, давно ждали». Рта раскрыть не успеешь, а тебя уже по имени-отчеству назвали и говорят: «Иди-ка ты вот туда: там будешь жить». – «Хорошо». И ты уходишь. Мы так привыкли – быстренько. «Благословите!» – «Бог благословит». И пошли. А так, чтобы побеседовать, поговорить, послушать, вникнуть, рассказать, напитать, зарядить и дальше послать на работу, такое у нас бывает, но редко. А в XIV веке, в темные далекие года, когда татары еще были, моровая язва, голод, междоусобица князей – жуткая жизнь, Сергий беседовал с людьми. И его собеседники освоили миссионерство, колонизировали бескровно огромные пространства земли.
Это совершенно удивительный человек, который не только Троицу созерцал, но и телесными глазами видел Богоматерь. Она ему пообещала, что он сам спасется и многих птиц под крылья возьмет. Было ему такое видение. Он имел обычай ежедневно не седальны петь, а акафисты Божией Матери. Пел все время в своей келье, не спеша: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою». И Она однажды пришла, когда он с Михеем молился. И было много птиц явлено ему в видении и сказано: «Столько душ спасется у тебя. Ты будешь услышан в молитвах, и труды твои даром не пройдут».
Иноки тогда бедные были чрезвычайно. Литургию нельзя служить в сосудах не из металла. Нужно, чтобы сосуды для службы были золотые, а нет таковых, так серебряные. А если и серебряных нет, то медные или бронзовые, позолоченные. Ну а уж если и таких нет, так хотя бы свинцовые. Но даже свинцовых сосудов не было у Сергия – были деревянными Чаши. А ризы – из мешковины. Ряса была столь грязная, убогая, драная, латанная-перелатанная, что, если бы ее выбросить, как тряпку, за ворота монастыря, ни один нищий не покусился бы поднять, чтобы ее на себя напялить. Воска не было. Служили при лучинах. Кусочки дерева, вставленные в специальные расселины, коптили и трещали в храме, когда совершалось богослужение. Бедность была жуткая, а души были золотые. Ризы были мешковинные, Чаши – деревянные, а души – золотые. Это то, чего нам не хватает сегодня. С Чашами золотыми проблем нет, только души деревянные. У нас парча, вот это из Греции, а это из Египта, а это из Америки, ладан с Афона, колокольчики-бубенчики на кадилах… – всё есть, живём, как сыр в масле, души только деревянные.
Эта жуткая нищета, к которой совершенно спокойно относились, поражает. Вот она, русская святость.
Еще отмечу: Сергий был очень трудолюбив. Я, будучи человеком ленивым, удивляюсь и радуюсь всегда, когда читаю про то, что он шил себе одежду сам, что топором владел, как заправский плотник, и зарабатывал себе на хлеб, иногда с утра до вечера работая топором. Строил сени для одного из монахов за корзинку плесневелого хлеба и не дерзнул съесть ни куска, пока не сделал всё, что нужно. Воду носил сам из реки. Просфоры для службы пек всегда сам – никому не позволял просфоры печь. Литургию переживал так глубоко и чисто, что однажды монахи, служащие с ним, видели, как змеи огненные ходили по Престолу, когда он совершал Божественную службу. Потом этот огонь, змеящийся по Престолу, собрался в некий пучок, опустился в Чашу, и Сергий им причастился и сам загорелся огнем. Как в огне, на Литургии стоял! Так любил Господа этот человек.
Когда его пригласили стать митрополитом – подняться по церковной иерархической лестнице, – он отказался. Сказал: «Златоносцем никогда не был, золотых вещей на себе никогда не носил, ни крестов, ни панагий, ни клобуков… И впредь делать того не буду». Был твердым, берег свою нищету. Нищету духовных сокровищ. Как некоторые девы хранят свое девичество, словно великую святыню, так некоторые добровольные нищелюбцы хранят свою нищету, словно сокровище. Ничего брать ни от кого не хотят.
Преподобный Сергий – современник святителю Алексию Московскому и князю Дмитрию Донскому. Этот триумвират святых людей составляет счастье Отечества. Когда на престоле княжеском – святой князь Димитрий, у Престола Божиего – святой предстоятель Алексий, а где-то в лесу смиренно в нищете умоляет Бога за всю землю Русскую преподобный Сергий, тогда в земле можно жить. И выжили. А ведь перед Русью сто раз стоял вопрос: будешь ли ты, земля Русская, жить дальше? Что будет завтра? И будет ли завтра? Но каждый раз завтра наступало, потому что среди митрополитов и патриархов находился святой человек; среди князей, вождей, царей находился патриотичный, Богу преданный человек; и где-то в дебрях, в лесах, в нищих кельях, в срубах с тараканами – святой человек, умолявший Бога за всю вселенную. Сергий вымолил Русь для нас в XIV веке.
И сегодня преподобный Сергий очень важен нам. Историк Василий Ключевский писал: вот идет мужик на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру (это о XIX веке говорилось), и спроси ты его: «Кто такой Сергий?», он тебе ничего не скажет про то, кем был Сергий в XIV веке, какие проблемы были на Руси в то время; он не знает про осаду Сергиевой Лавры в XVII веке, когда поляки полтора года штурмовали твердыни святой Лавры, а преподобный Сергий помогал отгонять интервентов от стен обители… Всего этого мужик может не знать. Но любой мужик, идущий в Лавру, – пишет Ключевский, – твердо скажет вам, что значит преподобный Сергий в его собственной жизни. Люди чувствуют Преподобного как своего родного. Они, может быть, не знают историю, но они прекрасно знают, какой сильный Преподобный, какой он ответственный, какой он сострадательный, молитвенный… Какой он живой. Это большой вопрос: кто мертв – он, лежащий в раке, или мы, приходящие к раке? Это вопрос: живой пришел к мертвому или мертвый к живому? Большой вопрос.
Преподобного Сергия знают сердцем архиереи, монахи, миряне, простые женщины, простые мужчины, образованные женщины, образованные мужчины. Преподобного Сергия любят, и Сергий любит нас. Святейший Алексей II, блаженной памяти почивший патриарх, всегда с балкона Лавры в день Преподобного говорил, что Преподобный с нами.
